Клушанцева Вера Павловна

Вера Павловна Тиц родилась в 1877 году в семье дворянина Павла Николаевича Тица (28.10.1850 – 1885) и законной жены его Натальи Ивановны (ур. Мессинг, 1853 - 1919) [6]. Кроме Веры в семье росло четверо сыновей: Иван (26.7.1875 – ?), Лев (5.3.1878 – ?), Дионисий (1883–?) и Михаил (~1885 –?).

Окончила курс наук в Царскосельской Мариинской женской гимназии [1].

29 сентября 1901 года, в Никаноровской церкви при доме призрения малолетних бедных в Санкт-Петербурге, Вера обвенчалась с врачом Бродовского врачебного пункта Старицкого уезда Тверской губернии, лекарем Владимиром Михайловичем Клушанцевым (1869 - 25.01.1920) [2,7].

12 февраля 1910 года в семье родился сын [3] - Павел Владимирович Клушанцев (12.2.1910 – 27.4.1999), будущий ученик школы Карла Мая (учился в бывшей школе К. Мая в начале 1920-х годов) и будущий известный советский кинооператор, кинорежиссёр, сценарист, писатель, заслуженный деятель искусств РСФСР.

20 августа 1916 г. Вера Павловна подала прошение в школу К.Мая с просьбой о приеме на должность письмоводителя [1]. В это время семья проживала по адресу Зверинская улица, дом 33, кв. 45. Она продолжала службу в школе и после событий 1917 года, как минимум до 1919 г.

В 1919 году умерли мать и муж Веры Павловны [1,5], она не смогла платить за квартиру и искала работу с предоставлением казенного жилья. Вера Павловна перешла на работу воспитателем детского дома, где её обеспечили бесплатной комнатой и бесплатным питанием. Детский дом находился в особняке на 3-й линии Васильевского острова, в красном кирпичном здании между Большим и Средним проспектами.

Зимой 1921-1922 гг. Вера Павловна перешла работать воспитательницей в интернат, который помещался в здании бывшей Мариинской женской гимназии на Кирочной улице [4].

В 1924 г. Клушанцева ушла с работы и комнату пришлось освободить. Вера Павловна сняла комнату на Фонтанке, 75. Зарплату она не получала и обратилась за помощью к своим четырем братьям.

Вера Павловна научилась шить матерчатую обувь, которую делала вместе с сыном, это стало источником их существования.

В феврале 1942 её сын с семьей эвакуировался из блокадного Ленинграда. Вера Павловна отказалась ехать. Последнее письмо сыну датировано 4 июля 1942 г. …

Вера Павловна и её брат Иван Павлович погибли во время блокады Ленинграда …

Павел Владимирович Клушанцев оставил воспоминания. В 2015 г. его дочь, Жанна Павловна Клушанцева, издала книгу воспоминаний [5].

Приведем небольшой отрывок из этого текста:

«… Родился я 12 февраля (по теперешнему календарю 25 февраля) 1910 года, в Петербурге, на Петроградской стороне, на Большой Монетной улице.

Вскоре после моего рождения, родители переехали в Царское Село (теперь Пушкин). Там мы прожили несколько лет в «доме Урусова» около вокзала, на Широкой улице (потом ул. Ленина).

Жили в достатке. Помню красивую обстановку, полно игрушек, книг, картины на стенах. Об отце я мало что могу сказать, т. к. он умер в 1919 году, когда я был еще мальчишкой. По скупым и редким рассказам матери, знаю, что он был на десять лет ее старше. Родом из городка Старицы Тверской Губернии, где почти все жители носили фамилию Клушанцевы. Отец окончил Петербургский университет и до женитьбы много лет работал земским врачом, а потом, ко времени моего рождения, перешел на работу в Министерство Торговли и Промышленности. Кем — не знаю. За работу (очевидно в этом Министерстве) получил личное дворянство.

Со мной отец контактировал очень редко. Он всегда был чем-нибудь занят. Видел я его только по вечерам. Иногда он сажал меня к себе на колени, шутил и подбрасывал, изображая, что я скачу верхом на лошади. Мне кажется, что он все-таки очень меня любил.

Мать не работала, вела хозяйство, растила меня. Когда началась война (1914 год) в одном из домов Урусова (Урусов имел группу домов, кирпичных многоэтажных, со всеми удобствами) организовали лазарет для раненых и многие женщины из числа жильцов этих домов стали там работать в качестве «сестер милосердия». В их числе и моя мать.

Примерно в 1915 году мы вернулись обратно в Петроград (так тогда он назывался), снова на Петроградскую сторону, но на Зверинскую улицу. Там, во дворе огромного серого дома, кажется N 31 или 33, у нас была 5-ти комнатная квартира. Большая, просторная. Хорошо ее помню.

….

С четырех лет я начал читать и писать.

Однажды мать дала мне тетрадь и приказала писать дневник. Я не знал, что писать. Тогда она подсказала: «Вот мы были сегодня в Зоологическом саду, и ты капризничал. Напиши, отчего ты капризничал». Я написал «Мы были в Зоологическом саду и я капризничал, потому что хотел пить». Потом помню еще одну запись: «Сегодня я съел тарелку полезной репы». Но дальше дело не пошло. В этом возрасте дневник вести еще рано. Потом, лет через десять, дневник у меня все-таки появился, и я вел его много лет.

Когда в 1917 году произошла революция — жизнь наша резко изменилась. Отец потерял работу, квартира на Зверинской стала нам не по карману. Мы переехали на Васильевский остров, на 12 линию, дом 31, если не ошибаюсь, рядом со Средним проспектом. Новая квартира была трехкомнатной, но во дворе, в полуподвальном помещении. Окна были на уровне земли. Удобств, кроме туалета, никаких. Темно, холодно, неуютно.

Отец стал работать контролером на Мурманской железной дороге, а мать устроилась делопроизводителем в школу Мая на 14 линии. Туда я и пошел в первый класс. Вернее он назывался «приготовительным», а мы, соответственно, «приготовишками». Школа была образцовой, великолепное здание, во всем порядок.

Из занятий мне больше всего запомнились два предмета — Закон Божий и Труд.

На Законе Божьем священник рассказывал про всякие добрые дела и учил молитвам. А на Труде, в прекрасно оборудованной мастерской, нас учили столярному мастерству. Мы научились вполне профессионально пилить доски ленточной пилой, строгать их, соединять шипами. Делать полочки, шкатулки, табуретки и другую бытовую мелочь. Как это мне пригодилось потом!

Вообще в школе были великолепные учителя, старой дореволюционной закалки, умеющие заинтересовать предметом, увлечь. Учителя, которых любишь, которых понимаешь и на всю жизнь запоминаешь.

…..

В 1919 году умер отец. Некоторое время мы с матерью прожили в нашем подвале. Но, когда в этом же году закрыли (почему не знаю) школу Мая, мать устроилась воспитателем детского дома. Это устраивало ее тем, что там обеспечивали бесплатным жильем (комната) и бесплатным питанием нас обоих. Детских домов тогда было много, профессиональных воспитателей не хватало и приглашали на эти должности всех мало-мальски интеллигентных женщин.

Детский дом, куда поступила моя мать, получил в свое пользование особняк на 3-ей линии Васильевского острова. Это заметное красное кирпичное здание между Большим и Средним проспектами. Потом там после нас обосновался, если не ошибаюсь, Гидрографический институт.

А тогда это был роскошный особняк, брошенный его владельцами в дни революции в спешке, со всеми вещами. Дом долго стоял закрытым и каким-то чудом не был разграблен.

Прекрасные залы, зимний сад, кухня, полная роскошной посуды, мебель, библиотека.

Детей разместили в больших комнатах, воспитателей — в маленьких, где, по-видимому, жили гувернантки и прислуга. Мать получила такую комнату с трельяжем из карельской березы с полным набором парфюмерии и белья.

…..

Зимой 1921-22 годов мы с матерью снова поменяли свое место жительства. Она, по ходатайству своей старой знакомой, перешла работать воспитательницей в интернат, который помещался в здании бывшей Мариинской женской гимназии на Кирочной улице (теперь Салтыкова-Щедрина).

Новое заведение было куда более мощным. Огромное здание гимназии, рядом флигель, где проживали сотрудники. За домом огромный сад, спортплощадка, хоздвор, баня. А через дорогу, за музеем Суворова, в середине квартала — огромный огород. На нем, кроме основного интернатского участка, были небольшие грядки для служащих. И здесь интернату досталось кое-что от бывших владельцев. Так, все девочки интерната носили платья бывших воспитанниц — темно-бордовые с белыми передниками.

В интернате жили и мальчики, и девочки. Человек двести. Возраст от 4-х до 16-ти лет. В главном здании помещались и спальни, и школьные классы.

Мы с матерью получили 18-ти метровую комнату, окнами в сад. Переезжали зимой. Хорошо помню технологию этого переезда. Из-за отсутствия денег на транспорт, все наши скромные вещички перемещались по городу вручную волоком. А поскольку санок у нас тоже не было, то мать использовала в этом качестве большой поднос из-под самовара, привязав к нему веревку. Сколько рейсов сделала она через весь город? Не помню. Но так или иначе мы перебрались.

………

В 1924 году мать из интерната ушла, но на этот раз не в другой интернат, а вообще с работы. Почему — не знаю. Ей ведь было тогда всего 47 лет. Как бы то ни было, а комнату мы должны были освободить.

Мать сняла комнату на Фонтанке, 75 (около Гороховой улицы). Неплохая 20-ти метровая комната, окнами на Фонтанку. Там мы прожили 14 лет. Здесь совершенно изменился наш образ жизни. То, что я перешел уже в четвертую школу, не беда. Я быстро сошелся с новыми ребятами. Важно другое — мать перестала получать зарплату. На что жить? Она обратилась за помощью к своим четырем братьям. Они посовещались между собой и обещали давать ей ежемесячно по 10 рублей каждый. Давали, но не аккуратно и не все. Надо было зарабатывать. Мне было 14 лет, мать никакой специальности не имела.

Этот момент моей биографии можно считать переломным. Детство кончилось. Я понимал, что с детскими развлечениями теперь покончено, все, что я смогу делать, должно быть направлено на заработки. К счастью, я многое уже умел делать своими руками. Вывод был однозначный — буду помогать матери, а если смогу, то и кормить ее.

После нескольких проб мать научилась шить матерчатую обувь. Женскую, для дома и для сухой погоды. Материалом служили куски более-менее прочных тканей, а подошву она делала веревочную. Фасоны были самые разные. От «тапочек» и «лодочек» на плоской подошве, до туфель на каблуках и ботинок на шнуровке. Конечно, все это происходило с моей помощью. Я делал из березовых поленьев колодки и каблуки. В магазинчике на Садовой, где продавалась разная мелочь для сапожников, покупал обрезки кожи, из которых делал задники, стельки и набойки. А если обувь была со шнуровкой, то ставил на нее «колечки», в этом же магазинчике купленные. Постепенно выросло и число заказчиков, преимущественно пожилых людей. Обувь эта была очень удобна, дешева. Ноги в ней не уставали. Купить же заводскую, кожаную обувь было в то время непросто, а многим и не по средствам. Постепенно основным источником средств для жизни стал мой труд, хотя совмещать его с учебой в школе, а затем и техникуме было трудновато.

……

22 июня 1941 года я находился в Москве, в командировке. Был выходной день, теплый, солнечный. Ходил по ВДНХ. Кругом веселые, нарядные люди. И вдруг, совершенно неожиданно, часов в 12, из репродукторов на столбах раздалось: «Напал враг!..». Война. Первая реакция — скорей домой! На вокзале толпы народа у билетных касс. Все же билет достал и утром следующего дня был дома.

Жили мы тогда уже в Детском селе (теперь Пушкин). Переехали туда в 1938 году по ряду причин. Во-первых, жить вчетвером (в 1936 году у нас родилась дочь Жанна) в одной комнате было сложно. В Детском селе же мы выменяли себе две, пусть и небольшие, но отдельные комнатки. Во-вторых, наш дом на Фонтанке, 75, решили капитально ремонтировать и поэтому семьи из расселяемых квартир временно, на 2–3 года, подселяли в другие квартиры — уплотняли…

…….

Объявили мобилизацию. Я тоже получил повестку. Простился с матерью, женой, дочерью и явился на призывной пункт. Вызывали по списку. В первый день до меня очередь не дошла, отпустили на ночь домой. На второй — отправили в военкомат, где мне сказали, что я буду в запасе, младшим лейтенантом какой-то технической специальности. Кажется, по линии фотографии. Отпустили домой. Видимо, в военкомате я числился как неполноценный, так как с 16 до 25 лет болел костным туберкулезом и поэтому в свое время не был призван в армию. К тому же я много работал на военно-учебных фильмах.

……

Между тем, немцы быстро продвигались к городу. Стало ясно, что из Детского Села надо перебираться обратно в Ленинград. Мы с Надей стали понемногу, по дороге на работу, перевозить к Надиной тете самое необходимое. А вот перевезти мою мать и нашу дочь пришлось буквально контрабандой, так как была введена система пропусков и в поезда пускали только работающих в Ленинграде. Тем не менее, вечером, в темноте, воспользовавшись давкой при входе в вагон, мы протолкнули перед собой обеих.

…

Там до меня дошел слух, что вновь началась эвакуация из Ленинграда. Я решил ехать. Конечно, страшно не хотелось покидать город, в котором прошла вся моя жизнь, где столько пришлось пережить, но я боялся за Надю и Жанну. Весну им не пережить, да и мне тоже. Город вымирал. Ежедневно умирало по 20 000 человек. Я обратился за помощью в дирекцию студии и меня поставили в список небольшой группы, которая при первой возможности будет эвакуирована. Нас отправили 28 февраля. Уезжали втроем. Мать ехать отказалась, считая, что дорогу ей не выдержать. Поэтому уезжал я с тяжелым чувством, понимая, что больше не увижу ее. И она, и ее братья не пережили блокаду».

Источники:

1. ЦГИА СПб. Фонд 144. Опись 2. Дело 42 Клушанцева В. П.

2. ЦГИА СПб. ф.19. оп.127. д.1098. кадр 321

3. ЦГИА СПб. ф.19. оп.127. д.2400. кадр 39

4. Весь Ленинград на 1925 год. С.183

5. П.В. Клушанцев. В стороне от больших дорог. СПб Изд.Сеанс. 2015. Составитель: Жанна Клушанцева

Информационную страницу сайта подготовил М.Т.Валиев и Е.В. Артёмова ©.

20.02.2019

При использовании материалов ссылка на статью обязательна в виде: «М.Т. Валиев, Е.В. Артёмова. Биографическая страничка Веры Павловны Клушанцевой, ур. Тиц. URL: http://www.kmay.ru/sample_pers.phtml?n=12756 (дата обращения)»